Александр Лукашенко очень серьезно относится в выстроенному им режиму. Но приговор ему уже подписан. Когда 17 марта белорусское государственное телевидение объявило о казни осужденных за теракт в минском метро весной 2011 года Владислава Ковалева и Дмитрия Коновалова, у многих даже в привычной к насилию и жестокости государственной машины России мороз пошел по коже. У нас никого официально не казнят с 1996 года. Здесь гибли при загадочных и не очень обстоятельствах журналисты, члены парламента и бизнесмены. Здесь по-прежнему идет «партизанская война низкой интенсивности», как эвфемистически именуют военные эксперты то, что происходит на Северном Кавказе. И все же здесь вот уже шестнадцатый год остается официально невостребованной профессия палача. Белоруссия — единственная европейская страна, где не отменили смертную казнь.
Через пару дней после расстрела двух молодых людей из Витебска я смотрел интервью Александра Лукашенко российскому пропагандистскому каналу Russia Today. Белорусский диктатор старательно изображал душевные муки. Он говорил о том, как трудно дается ему каждое решение отказать в помиловании осужденным на смерть. Наблюдать этот трагифарс было отвратительно. При послушном парламенте, скроенном по лекалам Верховного Совета СССР, полностью подконтрольных массмедиа, отсутствии политической оппозиции и народе, который вот уже восемнадцатый год терпит упражнения над собой бывшего председателя колхоза, объявить мораторий на cмертную казнь или вовсе отменить ее проще простого. Это Борис Николаевич Ельцин накануне вступления в Совет Европы в 1996 году страдал от народной нелюбви, фрондирующей Думы и презиравших его губернаторов из числа партхозноменклатуры. Лукашенко ничего подобного не грозит. Но он не отменяет это варварство. И хотя, согласно официальной российско-белорусской версии, в Совет Европы главного союзника Москвы не пускают злокозненные европейцы, на самом деле туда не хочет сам Лукашенко. Ему не нужны никакие внешние ограничения его бесконтрольной личной власти. Сохранение смертной казни для минского «батьки» — демонстрация безграничных возможностей творить произвол и презрения к европейским ценностям. Это символ уникальности его статуса «последнего диктатора Европы».
На публике Лукашенко всегда возмущается этой характеристикой. Но на самом деле, думаю, он ею втайне гордится. От своего избрания в 1994 году на антикоррупционной, антиноменклатурной платформе, через разгон парламента и изнасилование конституции в 1996 году (фактически с санкции Москвы), череду «исчезновений» ключевых политических оппонентов, серию разной степени несвободы выборов он пришел к президентской кампании декабря 2010 года и установлению ничем не ограниченного режима личной власти. Ни в одной стране Европы кандидатов на пост главы государства не сажают пачками в тюрьму и не пытают, как это происходит с Андреем Санниковым и Николаем Статкевичем. Нигде, от Лиссабона до Москвы, не действуют столь репрессивные правила пользования интернетом и глава государства не контролирует лично репертуар музыкальных радиостанций. Нигде больше в Старом Свете не существуют позорные списки «невыездных» — фактически заложников режима. Им запрещено покидать страну не потому, что они «секретные физики» или сотрудники спецслужб, а потому что они принадлежат к политической оппозиции. Наконец, нигде больше бывшего главу государства не лишили пенсии за участие в оппозиционной деятельности — а именно это произошло с бывшим председателем Верховного Совета Белоруссии Станиславом Шушкевичем.
В середине девяностых Россию и Европу всколыхнул мини-скандал. В интервью немецкому деловому изданию Handelsblatt Лукашенко вроде бы позитивно оценил экономическую политику Адольфа Гитлера, которая вывела Германию из кризиса. Президентская пресс-служба потом отрицала, что он что-то подобное говорил. И действительно, шутка ли, похвала фюрера из уст лидера страны, которая в демографическом и психологическом смыслах до сих пор не вполне оправилась от последствий Второй мировой войны. Корреспондент издания Маркус Цинер представил диктофонную запись беседы, но поклонники Лукашенко до сих пор называют ту историю провокацией. Разумеется, никакой провокации Цинер не устраивал. Он рассказывал мне, что белорусский президент произнес панегирик Гитлеру от души. Считая, что этим произведет благоприятное впечатление на немецкого журналиста и его аудиторию.
Разумеется, масштаб злодейства двух персонажей я не сравниваю. Но еще тогда высказывание Лукашенко показалось мне предельно органичным для его семейного и социального происхождения. И прозвище «батька» приклеилось к нему не зря. Этот человек воспринимает свою страну как хутор, где ему принадлежит безраздельная власть. Но хуторян в Белоруссии много. А Лукашенко один. Семейное воспитание, очевидно, не оставило в душе будущего президента никаких представлений о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Зато жаждой власти Бог наделил его щедро. Эти два обстоятельства в сочетании и породили идеального диктатора.
Да, идеального. Ведь быть диктатором — тяжелый труд. Гитлер, с его ночными посиделками и завтраками в час дня, был в какой-то мере исключением. Сталин тоже любил засиживаться допоздна, но не тратил, подобно фюреру, время на псевдофилософские рассуждения. Он работал. И вся чиновная Москва ждала в любой момент его вызова. Диктатором нужно быть 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Тот же Бенито Муссолини (фигура в сравнении с Гитлером и Сталиным все же менее гнусная), по словам автора лучшей из многочисленных биографий дуче Роберта Босворта, всегда приезжал на работу к девяти. Ведь народ как объект правления и бюрократия как приводной ремень правителя обязательно должны видеть, что правитель — то есть субъект — действительно правит.
Лукашенко трудится и совершенствуется в диктаторском ремесле каждый день. Для него выезды на поля, где он колупает ногтем свежевыращенную картошку, или на тракторные заводы, где он требует улучшить качество производимого ими металлолома, не просто упражнение в PR, как для Путина. Лукашенко действительно спросит и за качество картошки, и за мощность тракторов. Этим он на начальном этапе и заслужил любовь и уважение значительной части своих сограждан. Только потом желание контролировать все и вся вызвало сначала разочарование, а потом и медленно, но верно растущую под спудом ненависть.
Проезжая Белоруссию на машине или на поезде, я всегда чувствую какую-то едва уловимую угрозу, таящуюся в окружающей жизни. Вроде бы и вокзалы чистые, и поля вспаханы, и колбаса дешевая, а люди запуганы и боятся даже произносить вслух фамилию якобы любимого ими лидера. Они просто проводят пальцем под носом, изображая «батькины» фирменные усы. Но терпят, навечно напуганные войной, распадом СССР и сказками про бесчеловечный российский капитализм, которого так удачно удалось избежать благодаря их пожизненному президенту.
Разумеется, дело диктатуры сильно облегчается размерами Белоруссии, ее малочисленным — меньше Москвы — населением и национальным характером крестьянского народа, издавна привыкшего подчиняться. Путин, даже если бы и захотел всерьез лично контролировать разведение капусты или оцинковку кузовов «лады», провалился бы с треском. Масштабы России совершенно не те, а народ норовит при малейшей возможности показать начальству фигу. Да и нет у Путина желания заниматься этим — потому что нет такой звериной жажды власти, которая прямо-таки сквозит в каждом жесте и каждом взгляде главного белорусского начальника.
Когда я смотрю сюжеты о Лукашенко по телевидению или в YouTube, читаю о нем в газетах и в интернете, то всегда поражаюсь царящей вокруг «батьки» атмосфере провинциального гротеска. Скажем, покойному Слободану Милошевичу (тоже до поры до времени искусному диктатору) и в голову не могло прийти явиться на парад в карикатурном мундире а ля генералиссимус, да еще с незаконнорожденным сыном, тоже одетым в военную форму. Хотя, может быть, именно поэтому Милошевич закончил жизнь на скамье подсудимых в Гааге, а Александр Григорьевич продолжает играть в хоккей и куражиться над подведомственным ему хозяйством под названием «Республика Беларусь».
Кстати, про хоккей. Эта показная вирильность, включая регулярные выходы в свет с сыном — еще один характерный признак того, что Лукашенко понимает толк в искусстве диктатуры. Он, конечно, не секс-символ, но недвусмысленные намеки на мужскую агрессивность и победительность — такая же серьезная часть его имиджа, как сохранение института смертной казни: «Кого хочу — казню, кого захочу — заполучу!»
Местные КГБ, милиция и армия всегда пользовались приоритетным вниманием Лукашенко. В отличие от Ельцина он не бросал их на произвол судьбы. Как всякий прирожденный диктатор, он понимает незаменимую роль «человека с ружьем» в судьбе режима. А еще он лично контролирует большую часть экономики так, как не снилось никакому Путину. Его опричники — на коротком поводке. Они не покупают домов в Челси и не гоняют на дни рождения любовниц яхты размером с крейсер. А если гоняют, то на очень тихом ходу и вдалеке от объективов фотографов. Так называемая белорусская элита — не часть политического режима, как в России, а его обслуга. Сам же режим — это один человек. И до тех пор, пока это так, никакие санкции Европейского Союза Лукашенко не страшны. Он любит власть больше, чем собственность и сибаритское времяпровождение, которые так дороги сердцу российских лидеров. «Батька» уже готовит себе на смену старшего сына от официальной жены, фактически сосланной жить под надзором в деревне. Маленький Николай, видимо, должен, когда подрастет, стать правой рукой сводного брата. Успеет ли, вот в чем вопрос.
Ведь созданный Лукашенко идеальный диктаторский режим существует исключительно милостью России и в рамках так называемого союзного государства. В девяностые годы Лукашенко играл на комплексах Бориса Ельцина, желавшего с помощью сближения с Минском хоть как-то смягчить обвинения общественности в «развале СССР». У Путина (который с видимым трудом скрывает почти физическое отвращение к Лукашенко) таких комплексов нет. Но, во-первых, отказаться от самого лозунга союза с Белоруссией невозможно по внутриполитическим соображениям. Во-вторых, общая с Россией система ПВО плюс транзитные трубопроводы делают Белоруссию важным партнером Москвы — по крайней мере до тех пор, пока сохраняется риторика про угрозу НАТО и не введены в строй новые экспортные маршруты для российских нефти и газа. За счет этого Лукашенко удавалось долгое время получать от Кремля льготные кредиты и гигантские скидки на энергоносители. В тот момент, когда финансово-экономический кризис ударил по Белоруссии, давно положивший глаз на белорусские активы Путин заставил минского диктатора продать «Белтрансгаз» «Газпрому». Так что теперь для ликвидации режима Лукашенко Москве достаточно просто закрыть газовый вентиль и перестать накачивать белорусскую экономику дешевыми кредитами.
Но Путин после украинских событий 2004 года сделал своим основным приоритетом поддержку авторитарных режимов на постсоветском пространстве в противовес так называемой оранжевой угрозе. Создание Евразийского союза с Казахстаном и Белоруссией — одна из форм этого противостояния, экономически выгодная не столько Москве, сколько Астане и Минску. А потому Кремль будет терпеть выходки Лукашенко и, несмотря на почти полную подчиненность белорусской экономики России, не сделает ничего, что могло бы быть интерпретировано как смена режима. Для Путина это вопрос принципа, которым невозможно поступиться.
Таким образом, судьба Лукашенко оказывается накрепко связанной с будущим старого нового президента России. Но судьбы их, скорее всего, будут разными. Путинский режим имеет шанс сойти со сцены мирно, а сам Путин — удалиться на покой. Есть, разумеется, и другие варианты. Но пока ни Кремль, ни выросшее на площадях российских городов оппозиционное гражданское движение очевидно не хотят крови и насилия. Поэтому перспективы мирной смены власти в ближайшие годы выглядят вполне реально.
Что произойдет в Минске, я не знаю. В тот момент, когда поток российских денег и газа иссякнет, Лукашенко окажется на краю пропасти. Та модель квазисоветского социального государства, которую он построил на деньги Москвы, рухнет практически в одночасье. Можно, конечно, попроситься запоздало в состав России, но это скорее фантастический сценарий. Проблем он создаст не меньше, если не больше, чем решит. Переориентироваться на Европу после всего, что случилось, тоже не выйдет.
Остаются два варианта: дворцовый переворот при поддержке Кремля или народное восстание в Минске. Первое выглядит вероятнее второго. Но в обоих случаях судьба Александра Лукашенко незавидна. Бывшая челядь неблагодарна и не любит оставлять в живых главного свидетеля своих унижений. А после всего того, что «батька» сотворил с оппозицией, среди лидеров протестного движения едва ли найдется кто-то, кто, подобно Михаилу Ходорковскому, провозгласит: «Я не граф Монте-Кристо и не буду мстить!» Скамья подсудимых может оказаться для Александра Григорьевича не самым плохим вариантом.
Так что политическую эпитафию правлению Лукашенко можно писать уже сегодня. Приговор истории этому идеальному диктатору фактически подписан, лишь его исполнение отсрочено. Он обязательно сойдет со сцены и оставит в наследство белорусскому народу моральную опустошенность, неуверенность в своих силах и архивы спецслужб с именами десятков тысяч стукачей — если только их, то есть архивы, вовремя не уничтожит все та же челядь.
А больше ничего не останется.
Источние: forbes.ru
